песни. Тогда другая менада, с безумно вытаращенными глазами, бросила в Орфея камень, который, не смея прервать чарующую музыку, упал к ногам певца.
Взвыли менады от злости и ярости. Набросились они на Орфея и растерзали его.
Наконец, великий певец соединился со своей возлюбленной женой в подземном царстве Аида. Обнялись две бесплотные тени и больше уже никогда не расставались.
Мифы и легенды Древнего Рима
(в пересказе М. Тарловского)
Если жители Древней Греции сами создали своих удивительных богов и придумали о них замечательные легенды, то древние римляне обрели богов иначе. Чаще всего, завоевывая чужие земли, они присваивали себе и чужеземных богов, которым воздавали самые высокие почести, чтобы оградить себя от их гнева. В конце концов в Риме оказалось столько богов и богинь, что римские жрецы были вынуждены составить большие списки богов. А заодно и списки молитв на самые разные случаи жизни.
Прежде чем взывать к богу, римляне тщательно исполняли все положенные для этого обряды. Если бог не выполнял их просьбу, а такое случалось довольно часто, они не слишком огорчались и тут же обращались с молитвой к другому богу. Разумеется, бог помогал или не помогал, при этом никак о себе не заявляя. Только в редких случаях выражал он свою волю ударами молнии, или таинственными голосами из глубины священной рощи, или полетом птиц, который умели растолковывать особые жрецы — авгуры. Следует сказать, что древние римляне не общались с богами так же просто и задушевно, как древние греки. Если грек молился перед статуей бога, благоговейно взирая на его изображение, то римлянин молился, накрыв голову плащом. Больше всего на свете он боялся увидеть бога! Потому что он представлялся ему жестоким и страшным. Вот почему, познакомившись с прекрасными древнегреческими богами, римляне пришли в такое восхищение! И, конечно, с превеликой радостью присоединили их к своим безликим, абстрактным божествам, наградив их при этом римскими именами.
Например, греческая богиня любви Афродита, превратившись в римскую Венеру, стала прародительницей римского народа. Ведь это ее сын Эней, один из немногих оставшихся в живых защитников Трои в Троянской войне, стал родоначальником римских правителей. От него пошли Ромул и Рем и весь последующий род Юлиев — вплоть до Юлия Цезаря и императора Августа, которые называли себя потомками богини Венеры.
Эней в Италии
Энею, сыну Венеры и защитнику Трои, во сне явился Гектор, военачальник троянского войска, погибший под стенами Трои, и призвал его в чужих краях возвести, вместо разрушенной в войне, новую Трою.
После долгих странствий Эней прибыл к берегу Италии, принадлежавшему латинскому племени, которым правил старый царь Латин, правнук самого́ бога Сатурна. А отцом Латина считался добрый и веселый бог Фавн — покровитель лесов и полей, любимец пастухов. Правда, сам Фавн иногда любил и подшутить над человеком, напугать его или навеять страшный сон. Зато, если человек был ему по нраву, он шелестом листьев нашептывал ему предсказания. Этот пророческий дар Фавн перенял от отца своего, бога Пика, о котором стоит рассказать отдельно.
Пик не сразу стал лесным божеством. Был он сначала латинским царем и очень любил свою прекрасную жену — нимфу Каненсу. Но однажды повстречала молодого царя в лесу волшебница Киркея и влюбилась в него. Он же с презрением отверг ее любовные признания, и тогда воскликнула Киркея:
— Ты оскорбил меня, царь, и будешь за это жестоко наказан!
Трижды коснулась она своим жезлом царя, и, напуганный ее заклинаниями, Пик бросился прочь. Вдруг он заметил, что отрывается от земли и поднимается выше и выше, на лету покрываясь птичьими перьями. В страхе и отчаянии он понял, что стал птицей… И осталось от царя Пика только одно его имя — пикус.
Так называли латины лесного дятла, которому поклонялись как божеству.
Вот какие предки были у царя Латина. И надо сказать, что принял он чужестранца Энея очень дружелюбно. И вот почему… Была у Латина дочь Лавиния, которую он когда-то собирался отдать в жены Турну, сыну царя соседнего племени рутулов. Но однажды, когда на зеленый лавр во дворце опустился огромный рой пчел, предсказал прорицатель Латину, что появятся на латинской земле чужеземцы и построят великий город.
А его дочь Лавиния прославится в веках, хотя и станет причиной ужасной войны.
Конечно, великая судьба дочери очень порадовала старого царя, а вот война ему была не очень по душе. И все-таки, когда сам Фавн нашептал Латину во сне, что будет у него зять-чужеземец, потомки которого завоюют весь мир, последние сомнения царя улетучились. Он окончательно решил отдать свою дочь в жены Энею.
Богиня Юнона и тут постаралась во что бы то ни стало помешать браку Энея с дочерью царя Латина. Призвала она из подземного царства самую страшную из фурий (богинь мщения) — Аллекто — и послала ее к жене Латина, царице Амате, чтобы посеять в царской семье распри. И вот, подстрекаемая невидимой Аллекто, Амата стала уговаривать Латина не отдавать Лавинию в жены чужеземцу. А когда царь отказался ее слушать, она, как безумная, устремилась в чащу леса, взывая к помощи бога Вакха, потому что только Вакх мог освободить женщину от исполнения долга перед мужем и домом. Царица же именно это и сделала: она изменила домашним богам — пенатам, покинула дом, бросила мужа… И, что самое удивительное, нашлись и другие латинянки, которые последовали ее примеру. Скрываясь в лесах, они предавались пьяному разгулу — их всех распаляла и подзуживала ужасная Аллекто. С тех пор буйные и пьяные сборища получили у римлян название: вакханалии.
Юнона, потерпев неудачу с царем Латином, отправила Аллекто к бывшему жениху Лавинии — герою Турну. Явилась к нему во сне Аллекто в образе дряхлой старухи и сказала:
— Скорее в бой, славный Турн, или проспишь ты свою невесту Лавинию, и достанется она Энею!
Но с насмешкой ответил старухе Турн:
— Ты слишком стара, вещунья, чтобы давать мне советы. Война — забота героев.
Исказилось от бешенства лицо фурии, и предстала она перед Турном в своем истинном, страшном облике, с головой, покрытой живыми змеями.
— Вот я какая, глупец! — крикнула она. — Смерть и война — моя забота!
И швырнула пылающий факел в грудь героя. В ужасе проснулся Турн. Ужас его был бы еще больше, если бы он знал, что факел, брошенный ему в грудь фурией, — это знак неминуемой
